К отцу своему, к жнецам - Роман Шмараков

60

Досточтимому и боголюбезному господину Евсевию Иерониму, пресвитеру Вифлеемскому, Р., смиренный священник ***ский, – о Христе радоваться

Снова я о том, что меня заботит, – прости, что я никак не сойду с одного места, словно жду, когда дуб на нем вырастет: не знаю, что мне думать о словах аббата, должно ли послушаться его предложения. Удивительное зрелище увидел бы ты, если бы заглянул внутрь меня: там благоразумие жестоко бьется с тщеславием, и во время схватки они обмениваются обличьями, так что я уже не могу уследить, какой удар кому принадлежит. Аббат словно понукает меня шпорами Валаама, но многого я страшусь: меня, начавшего говорить, обличит скудость знания, меня осудит младенчество языка, на меня, как еще живущего, с презреньем взглянет современность. Перебираю свои прежние письма и не вижу в них решения: он хвалит, но я не хвалю. Не посмотришь ли и ты? Вот одно, писанное несколько лет назад: аббат после некоей беседы с нашим епископом, которого смущали слухи о десятине, спросил меня, что бы я сказал на его месте и какие доводы привел. Вот что я сочинил, от его лица обращаясь к епископу.

«Вышло, как мы слышали, распоряжение короля, дабы был переписан весь галльский мир и отягощена десятиною Церковь. Так исподволь войдет десятина в обыкновение, и единожды допущенное злоупотребление введет Церковь в постыдное рабство. Не замедли же, досточтимейший отец, в деле Христовом, да не будет связано у тебя слово Божие и достоинство Церкви не умалится; к тебе взывает Господь устами пророка Своего Иеремии: «Стань во дворе дома Господня и поведай всем градам Иуды все слова, какие Я заповедал тебе». Исполни свою службу, верни врученный тебе талант с лихвою и не ревнуй злокозненным: о епископах говорю, что окружают короля льстивыми речами, псы немые, не могущие лаять. Сквозь стадо льстивых зверей выйди на средину чертога: не страшись возмущения владыки, ни чела нахмуренного, ведая, что ковчег Господень пленяется и народ от меча гибнет, когда священник небрежет исправленьем сыновей; свободно приступи к нему с увещаньями, ибо где дух Господень, там свобода; не бойся ничего: разве немощна рука Господня, творившая великое во Израиле?

Не тогда ли более всего нужен королю разумный совет, когда его гневливость подстрекают языки льстецов? Панэтий в «Тускуланах» утверждает, что ни вождь на войне, ни господин в доме не могут важные дела совершать благополучно, если приступаются к ним в пылу неуспокоенного сердца, не представив себе всего дела прежде, чем его начать, по внушению здравого рассуждения. Прими заботу об этом деле, ибо паче всякого мирского убранства, и почестей, и славы и собственного благоденствия подобает ценить закон Божий. Царь Ахав, когда теснил его царь сирийский, рабов и рабынь, сынов и дочерей и всякое добро посылал ему, когда же дошло до повреждения закона, то хотя он был человек негодный во всем прочем, однако ради закона Божьего не устрашился опасностей брани. Избегай ласкательств, ведь мед угодничества не допускается в жертву Божию. Много во дворцах есть таких, кто рукоплещет государям даже и в позорных делах, полагая подушки под голову и пуховики под всякий локоть: пусть блюдется государь, дабы не услышать ему сказанного через Иеремию царю Седекии: «Обольстили и одолели тебя мужи миротворцы твои»! Когда в войске Ксеркса было кораблей и колесниц несметное множество и придворные ласкатели говорили ему, что ни море – столь великого флота, ни воздух – стольких стрел, ни земля своим пространством не вместит столь многих колесниц, в сем огромном воинстве один Демарат со свободным духом дерзнул сказать Ксерксу: «Побежден будешь самим собою, сломит тебя громадность твоего войска».

Имение Христа и Церкви Его обратилось ныне в повод соблазна и причину рабства. Если, по свидетельству истины, в вечный огонь ввергается тот, кто жалел своего добра неимущим, куда, спрашиваю, ввергнется тот, кто отнимал добро у Церкви? Правда, закон войны таков, что воины насыщаются от своего ремесла; но видано ли, чтобы ратующие за Церковь опустошали Церковь, которую им подобает ущедрять вражескими корыстями и украшать победными дарами? Сего ради изливается уничижение на князей, и заставляет их Господь блуждать в местах непроходных. Напомни им, досточтимый отец, что говорит священная страница: при Фараоне все были принуждены отдавать пятую часть, жрецы же были от этого бремени свободны, и в книге Чисел, предвозвещая вечную их свободу от подати, велит Господь, дабы колено Левиино было свободно от всякой общественной службы и подчинялось лишь суду первосвященника. Что может на предстоятелях и на клире взыскать государь, кроме неустанной молитвы за его благоденствие? Если прогневится Господь на народ, заступит священник, и в час негодования будет примирителем. Стал Моисей пред очами Божиими, когда захотел Господь истребить Израиля, стал и умолил Его; стал Аарон между мертвыми и живыми, моля за народ, и прекратилась язва; стали жрецы, трубя в трубы, и рухнули стены иерихонские.

Знаю, что если король ангариями, парангариями, подушным и другими чрезвычайными взысканиями решит отяготить Церковь, весьма многих потаковников найдет себе в епископах, евангельскую свободу забывших и готовых ухо свое подставить под хозяйское шило: так древле при царе Антиохе, ниспровергшем права храма и священства, многие вышли из Израиля, торопясь войти в согласие с властителем; но ты, досточтимейший отец, вступись за дом Израилев и стань стеною неодолимою», и проч. Такие речи я вел, уместные или нет – не знаю; боюсь, неверно их истолкуют. Будут подражать дерзости, с какою письмо писано, забыв об обстоятельствах, которые ее вынудили; больше всего влюбятся в слабости моего стиля и будут следовать им, обходя хорошее, как удачливые слепцы. Неблагоразумно отпускать книгу к людям, не указав, что здесь заслуживает похвалы, а что прощения. Рассуди, боголюбезный муж, должно ли мне делать, что советуют, или лучше будет воспротивиться.

61

Досточтимому и боголюбезному господину Евсевию Иерониму, пресвитеру Вифлеемскому, Р., смиренный священник ***ский, – о Христе радоваться

Вечером, когда спала жара, было большое пиршество в нашей башне, не столько отрадное обилием блюд и искусством повара, сколько рассказами нашего гостя о том, что он видел, что слышал и чему немалою частью был в Святой земле, – для нас же свидетелями и ручателями его странствий и трудов были его лицо, загорелое под иным солнцем, и левая рука, накрепко замотанная плотною тканью. О многом он рассказал, отплачиваясь за гостеприимство монетою памяти, поскольку наш господин допытывался знать все, что было совершено франками во имя правой веры, а среди прочего такую историю.

Когда Филипп, король Франции, высадившись на палестинском берегу, приступил к осаде Акры и уже провел там некоторое время, подавая христианам надежду на благополучное завершение дела, а осажденных погрузив в глубокую скорбь, пришли к нему известия, что большое войско сарацин собирается подле Торона с намерением разбить пилигримов и избавить город от его тягостей. Без промедления король собрал людей наиболее опытных, чтобы рассудить о наилучшем способе действий, ибо ему хотелось взять Акру как можно быстрее. Все сошлись на том, что не следует дожидаться нападения, но, отделив часть войска, отрядить навстречу врагу, однако когда король предложил двинуться в сторону Торона кратчайшей дорогой, то встретил нежданное противодействие в одном пожилом рыцаре, приглашенном на совет из-за его долгого жительства в этих краях и несравненной опытности, приобретенной в походах. Этот человек указывал, что на предложенном пути войску придется пройти тесной лощиной, в то время как следить за приближением неприятеля в тех местах трудно, и если враг подоспеет и запрет войску франков выходы, то оно не сможет бежать ни туда ни сюда и окажется в такой плачевной тесноте, из которой уже не выйдет; потому он настоятельно советовал переменить замысел и для столь важного дела выбрать дорогу, не сулящую подобных опасностей. Король, однако, рассчитывая на свою удачу и на быстроту войска, пренебрег этим увещанием и наказал войску идти, как он сам счел разумным; и вышло так, что франки, благополучно миновав эту лощину, встретили врага в удобном для них месте, не выславшего дозорных и не знавшего об опасном приближении, и разбили его наголову, не оставив и вестника. Хотя король, скоро известившийся о благоприятном исходе дела, мог с легкой душой благодарить Богу за избавление от большой угрозы, он не переставал досадовать на рыцаря, вспоминая, как тот ему перечил на глазах у баронов и с какой заносчивой пылкостью оспоривал его предположения; и чтобы избавиться от досады, которая томила ему сердце, он решился сыграть с рыцарем шутку и ради этого велел одному из своих приближенных назавтра вызвать его в стан и занимать как можно дольше, предлагая его суду тайные замыслы вождей.